На ее картине

От неловкого молчания ее спас телефонный звонок. Он словно раздался в ней самой, пробежав по оголенным нервам, напряженным сосудам и внутренней стороне кожи. Густой, пронзительный, неотвратимый. Ей так хотелось говорить, причем говорить как можно дольше: с подругой, которая снова успела с кем-то расстаться и должна была всем и поскорее об этом рассказать; с братом, которому, конечно, вновь нужны были деньги; с матерью наконец, которой хотелось знать как скоро, во сколько, когда... Но номера она не знала; цифры казались отталкивающими и враждебными. Да и не могла знать: это был тот редкий, невыносимый случай, когда мобильный телефон терял свою выдуманную магию, свою надуманную уникальность: звонивший ошибся номером. Немое, холодное раздражение. Темный экран. Разочарование. И вот теперь она вновь смотрела на картину, устало и неопределенно. Не на него: его тяжелый, тучный взгляд она вынести не могла. Не теперь.

Это был долгий день, но ни насыщенная творческая усталость, ни удовлетворенность цветом, светом, задумкой и композицией не могли ее успокоить. А тут еще он. Она совсем забыла: в пятницу он всегда приходил в колледж, чтобы увезти ее домой. И именно в пятницу (так ей всегда казалось) она рисовала свои лучшие вещи.

- Тебе снова не нравится? – спросила она.

- Да нет, нравится. И почему снова?.. Я только хочу знать, о чем это. Что ты здесь нарисовала.

Они оба смотрели на картину, но, как ей казалось, оба смотрели по-разному: она как на хозяина, он как на жертву. И его лицо: лицо перед прыжком, лицо в момент прыжка. Кто-то однажды сказал, что именно в прыжке проявляется истинное лицо человека. Она видела, но как же было далеко до истины…

- Что в этих фигурах? Что в той, крайней, желтой? Что вообще в этом всем?..

В такие моменты ей всегда становилась неловко. Она бледнела – просто потому что усталость не давала краснеть. Это все ее абстрактные проекты (а это действительно был проект) – картины, мимо которых он гордо и без всяких стеснений пробежал бы в любой галерее мира. У него был вкус, но его вкусу скорее удовлетворила бы стильная, полупрозрачная белизна и четкость Мередита Фрэмптона.

Но сегодня она отдала этой картине столько сил и искусанных карандашей, что объяснять ничего не хотелось. Да и как она могла в очередной раз объяснить, что нет в этом всем ничего?.. Ничего конкретного. Что она не просыпается утром с мыслью, с темой, с идеей. Что есть только образы, фрагменты и детали. Но какой-то студент со скрипом отставил в сторону мольберт, с хрустом разорвал все эскизы, сделанные за день, и нервно выбежал из студии. Стук двери не дал ей соврать самой себе: на этот раз все было не так. Эта пятница была другой.

- Просто скажи мне, что видишь ты, – предложила она.

- Мне кажется, здесь какое-то сильное чувство… – начал он.

Пока он говорил, она медленно собирала вещи, рассовывая их по сумкам и даже карманам. Ее неряшливость… Пока он говорил, она вспоминала.

Кажется, подруга позвонила ей две недели назад. Все было как всегда: дурацкий характер, дурное поведение… Она снова расставалась, на этот раз в последний момент выпрыгнув из вагона поезда. Из метро она и звонила, десять минут спустя, время от времени прерываясь шумными паузами голосов, ног и новых поездов. Это был всего лишь разговор – один из тех, которых было так много за последнее время. Но когда на нее вновь обрушился новый проект, со всей своей важностью и со всеми своими крайними сроками, она уже не смотрела часами на белый холст, пытаясь обнаружить в нем друга, врага или, может быть, и того и другого. Она просто взяла карандаш и стала рисовать их расставание: не отдавая себе в этом отчета, но постоянно мучаясь точностью передачи пространств и фигур…  

- Они любят друг друга, – сказал он. – Мне кажется, ты отлично передала цвет.

Ей так хотелось закричать. Или даже не закричать – завыть. Слезами залить этот проклятый холст, чтобы на нем осталось только одно большое, глупое (или наоборот – умное) белое пятно. Но этого не было. Были пятна. И пятен было очень, слишком много.

Когда они вышли из студии, все вокруг было залито дождем. За весь день она так ни разу и не вышла из студии; картина не пускала ее увидеть эти капли, не давала даже услышать их настойчивый, истошный шепот.

Дождь продолжал идти и теперь. Они пересекали площадь, говоря о чем-то приятном и необязательном, и ей вдруг показалось, что капли не касаются ее. Ни ее головы, ни ее плеч, ни ее ног. Что они падают всюду: на траву, на асфальт площади, на крыши магазинов, на него. Но только ее они не трогают. Ей стало не по себе. И еще: ей стало невыносимо грустно. Да, наверное, она немного завидовала: матери, которая все еще верила во все эти вопросы и ответы; брату, который наверняка знал, зачем ему деньги и что он собирался с ними сделать; подруге, которая сегодня расскажет и которая завтра забудет…

Тем временем они продолжали идти через площадь, немного согнувшись от дождя и холодного ноябрьского ветра.

LYNCH'S HAND

He didn’t know how it was for her, but to him it seemed both revolting and absolutely unbearable. Looking at the asphalt, crudely but lavishly veined with millions of torpid and twitchy worms, Kyle kept blaming himself for his bad luck. Why of all days did it have to rain this particular Thursday? Thursday he had long singled out, cuddled and smothered like a frail, anemic baby? Though come to think of it, it wasn’t really about the rain, that laidback and fairly innocuous drizzle that had looked and sounded more like early autumn’s tax than a tragedy. No, damn the rain: this was about the worms.

And now it was even worse – because she noticed.

- That funny gait. You don’t normally walk like that, do you?

Kyle didn’t want to lie. Not because he wasn’t actually capable of lying or because it was their first real date (which it was) and he wanted to do good and be good – but more because he was way too confused and preoccupied with his feet to think of anything smart. Or witty. Or at the very least believable.

- These worms. I’m afraid I might, you know, step on them.

There. He said it. What he didn’t say, though, was that it was not mere disgust – this was actually fear. So many of those childish fears he had long shrugged off, abandoned or simply forgotten, yet this one kept catching up on him like a particularly nasty dream. It happened every time after this specific sort of rain that is neither too light nor too hard. It just dragged them out of their minute holes and cracks and made them look like a numerous but random group of tourists who had the nerve to listlessly usurp the whole beach.

Well, at least she didn’t laugh.

- Will it get better when it gets dark?.. Come on, just don’t look down. It’ll be all right.

He was slightly annoyed – people who had given him that sort of advice in the past were all quite indifferent to his predicament and had only said it out of dull, self-serving politeness. “Will it get better when it gets dark?” “Just don’t look down”. What difference could it make? Couldn’t his creepy mind paint pictures a lot more cruel than his very vision that was well-impeded by his boots and the bulging bump of his scarf? Couldn’t his imagination see the disgustingly silent squishing of the mawkish, soft brown flesh?

- No, Karen – he said, somehow finding it necessary to answer. – It won’t. Because in that case I will just imagine that I’m stepping on them all the time…

But by that time the grass had already begun to gnaw at the crumbly edges of the asphalt, which meant that the park was not far away. Kyle felt good about the grass. Grass was all right. Its dense, densely invisible textures effectively put Kyle out of his misery, for that way he knew that even if they were there – his hardened soles could do them no harm against the grassy, uneven surface of the ground. But, and here was the catch, they were not there. Not in the grass.

Karen halted, which also stopped Kyle and his unforgivable train of thought. While Karen was staring at the gate that looked as closed and unapproachable as it was supposed to at this time of day, Kyle kept piercing at the dim face of his watch (since was it really okay to look at the mobile phone too much during your first date with a girl?). Kyle felt slightly panicky about the gate, because if Martin had been bullshitting him about it being opened from 9:30 till 9:45, then all was lost. And it was still, he now managed to deduce, 9:32.   

- Are you sure about that gate? – asked Karen. – Because, you know, it’s fine if…

She then interrupted herself by doing what only the rarest and the greatest of girls could: Karen turned to Kyle and looked at him in a way that was both abstract and inescapably intimate. It wasn’t his eyes she was looking for: it was the intention, the feeling, the act. And then Kyle sensed it coming, that breath. He knew that breath: it was not about experience, this was about intuition. Her breath was actually getting closer and closer to him without her approaching him or in any way changing the position of her head. Kyle got it: his next move…

And only through some distant clattering of the gate could he hear himself whisper:

- Well, I am sure. The park will be open. Just wait and see.

‘Brave’ was never the word Kyle could use when describing himself even to people who actually wanted to hear it from him. However, this time this was an all-or-nothing proposition, and the wall was too hard against his back, so he took her hand, for the first time ever, and gently led her to the gate. Feeling the increased pumping of his heart that was threatening to drop by their cautious feet, Kyle pushed the gate open...

Yes, it gave way, and they could now have the park to themselves. After all, who else knew about this 15-minute gap that could be the result of a careless gatekeeper as much as some obscure divine act? And for all his well-honed cynicism, Kyle was going for the latter.

The park looked obliquely gorgeous. Like some sinister fairy-tale wonder, it was pitched into half-darkness, and was only illuminated by a bunch of drowsy, disinterested lamp-posts. The park being so close to the college, they did of course know all about it: its benches dedicated to the most loyal visitors that were now dead; the corners where you had to be careful to avoid knocking down a squirrel with rose petals in its quivering, ever-munching mouth; trees that could hide you from the storm, trees that couldn’t; exciting paths that led you nowhere; bushes that hid erratic piles of condoms and beer cans. Now, though, Karen and Kyle were ready to discover it anew. They both felt that the park opened an endless array of opportunities for seeing and experiencing things that were trampled or gobbled down by noisy children throwing frisbees or groups of schoolgirls hysterically driving around the lake in old-fashioned swan-shaped boats. This moment had none of that, and the atmosphere, freshly minted by the rain, made it all look even more electrifying.

Still, the park was not entirely empty, and at some point they could see a subtle figure in the distance. It looked like a chubby child – only what could he possibly do here at such a time? Kyle squeezed Karen’s hand, because he felt the unmistakable shiver injecting her fingers and her whole body. The thing was, Kyle himself was scared, and only the presence of someone so much more vulnerable than himself helped him disregard the fact that there was something perversely wrong about that child…

Besides, he got distracted. An irregular object got flashed out by the moon’s skeptical, slapdash blink, and Kyle cast a worried glance to the left of him. Something was sticking out from the grass, something that was not supposed to be there. A cigarette pack? A crumpled handkerchief? An abandoned toy?

Kyle delicately separated their hands and got closer to the place on the grass where the object was lying.

- Is everything all right? – asked Karen.

Kyle gazed in the distance: the mysterious silhouette was gone.

- Yeah, just stay where you are. Stay in the light, it won’t be a second...

He guessed right. This really was a bundled, dirty (formerly white) handkerchief that Kyle just couldn’t leave where it was. There are certain bundled handkerchiefs you would never touch, not in a million years – yet this one just had to be unwrapped. So Kyle turned his back to Karen and knelt down. He then slowly, carefully unwrapped the handkerchief. Somehow, what he saw inside didn’t shock him the way it had to: for it was a human nose. The real one, cut off from a human face and covered in mud. Nothing to do with clowns or wax. Kyle bundled it all again and slipped the handkerchief into the pocket of his coat.

- What was it? – asked Karen, trying to read it from his face.

Well, of course: she had to ask. And of course he was not supposed to turn to her and say: “Well, Karen, it’s nothing. Just a human nose”.

- Well, Karen, it’s nothing. Looks like somebody has lost his handkerchief…

His first lie to her, though was it really all that bad? Was it perhaps a half-lie, a white lie and maybe not a lie at all? For in all honesty – this really was a handkerchief that somebody had left in the grass. Dropped accidentally or placed intentionally (as a clue or as a bait) – that was a different matter altogether.

They carried on walking – silently, holding hands, enjoying every minute of it. Not even a cut-off human nose could waver the harmony or throw it all off balance.

Strangely enough, the nose made Kyle think about Martin. Was it because the nose looked a lot like Martin’s? Or did it have to do with a film that Martin made him watch the other day? Kyle couldn’t tell at that point. What he did know, though, was that Martin (who already saw himself as a real-life film director) was currently trying to find the right cast for his first movie project. Which would have been perfectly all right and could see him woo dozens of girls in a matter of hours, only Martin’s project wasn’t really all that straightforward. Couldn’t be. In his typically contrarian manner, Martin’s first script was for a porn movie. And somehow he saw Karen as his lead actress.

“Are you out of your fucking mind? – was Kyle’s initial reaction. – Fuck your fifteen minutes, I don’t care. I’m not saying anything. What am I, a pimp? Asking the one girl I like to play in a fucking porn movie?”  

Martin was relentless. He said he would do that for a friend, that a porn movie was only a porn movie and not the end of the world and what the hell was wrong with him anyway?

“She is the girl, believe me. And it’s not hardcore, so don’t worry about that. It will all be simulated”.

“Fuck off”. 

At that moment there was nothing Kyle desired more than hit Martin as hard as he possibly could, but now the whole pornography thing was coming back, kicking against his skull like a rush of blood. Now Kyle was gradually getting himself in a playful, devil-may-care mood that could make him do and say asinine things he would later regret. Besides, wasn’t asinine drivel the only thing you were supposed to say to a girl on a first date? And what if she in fact agreed?..

- Karen, – said Kyle, wondering what he would say next. – I think I haven’t yet told you about Lynch’s hand?..

- Lynch’s hand? – he loved the genuine incredulity in her voice. Not that there could be a different reaction to that. – No, I don’t think you have.

And now that he gave himself away, it was absolutely imperative to cover it all up with some half-assed modesty.

- Well, it’s nothing really. I was just walking in the street a year or two ago... And, you know, David Lynch was getting out of his car. It was just the moment, really. The perfect moment. I approached him and stretched out my arm. Fearing the absolute worst… Well, imagine my surprise…

- He shook your hand? David Lynch? Eraserhead?

- Yeah, and Mulholland Drive, and Twin Peaks. He actually shook my hand. He was there for a film festival, I guess…

- My God, –said Karen. – Why didn’t you ask for an autograph?

“Girls!” – thought Kyle, and was in fact on the verge of asking her about acting in Martin’s film. In the end there was just no time to ask, because in a sickly, sloppy, slow-motion haze the mysterious figure reemerged at the far end of the alley and was now approaching them.

- Oh please, Kyle, let’s leave now. I’m so scared…

- It’s all right, Karen, don’t worry. I think I know who that is.

So this was not to be a shocking revelation on par with that ghastly ending of Nicolas Roeg’s Don’t Look Now that Martin loved so much. Lushly painted in blood and that intense redness of the raincoat, this was the ending that freaked Kyle out more than any horror movie could ever hope to. But the harrowing experience helped him. As a matter of fact, the figure didn’t have anything to do with children. The figure was indeed that of a dwarf. So – no, Kyle could abandon his witty and comic but now absolutely inappropriate idea of asking the stranger was he not by any chance looking for his nose?.. Particularly since it was not a stranger at all. It was a man who lived in the town, appearing here and there and never failing to bring on a nervous shrug or a restless stare. He was harmless, though, and Kyle could feel how Karen’s hand grew calmer, more relaxed.

The dwarf went past them as if they didn’t exist, muttering something to himself, something indecipherable. Something that they both nevertheless strove to make out.

When he was gone, Karen said with confused, unsettled excitement:

- It was something about the gate. I heard the word ‘gate’.

At which point they both turned around and gazed into the strangely purplish distance they had just left. They could neither see nor hear anything. The mysterious man had vanished, as had his muttering and his muffled footsteps. And in thirty seconds or so Kyle and Karen heard the soft, stealthy clattering of the gate that did perhaps a little more than send a simultaneous, stirring shiver down their spines…

When the intention, the act, the move was fulfilled, Kyle could hardly take his aroused stare off Karen’s face and glowing, penetrating eyes that were in fact so blue and so pale. Kyle felt warm; calmer than he had ever been. And as they crossed the brief patch of grass that prefaced the park and saw that the gate was locked, in and out, they feigned no surprise or indignation. They knew it had to be – at this time of day.  

- But of course it is, – said Karen. – Well, like I say: never mind.

Which made Kyle wonder whether he had really seen that nose, covered in muddy, dried up blood and belonging to God knows who. For the pocket of his coat was most certainly empty, containing only that nostalgic, embroidered white handkerchief he hadn’t used in years. Also, Kyle could hear himself talking to Martin on the phone, maybe tomorrow, and listening to Martin’s incredulous “Fifteen minutes? What fifteen minutes?” Perhaps even “What porn movie?” Perhaps even “Karen? You are dating Karen?..”

So did it really happen? And did it really matter? Had he really shaken Lynch’s hand? Presently, the only indication of it was that his arm, tight around her warm waist, was actually burning.

They stepped off the grass, and Kyle could swear that the worms had all mysteriously vanished into the miserable cracks that were their homes. Or maybe they hadn’t actually vanished, and were still there, numerous and random, waiting to be squashed into pulp? This time, though, darkness was all right. It worked, it hijacked Kyle’s imagination, and as he kissed Karen again, he tried to forget all about porn movies and cryptic bundles and unsettling dwarves. So as not to betray her by thinking of something so disgustingly, so impossibly wicked.

ДНЕВНИК АЛИСЫ

Страдая от холода и безделья, собаки продолжали выскальзывать из-за деревьев и скамеек парка. Все это напоминало Алисе ее собственные мысли, которые такими же голодными собаками продолжали сновать в ее голове. Мысли Алисы были причудливыми, но вместе с тем серьезными, и она никогда не могла определить, чего в них было больше. Вот и теперь: вспомнив что-то из книги или, может быть, недавно увиденного фильма, Алиса решила, что если до конца этой недели ничего не произойдет, она навсегда забудет об этих двух безумных месяцах и, спускаясь с крыльца школы, никогда уже больше не будет говорить подругам, что ее ждут, что у нее нет времени, что у нее встреча, что ей срочно надо убегать…  

Был, правда, еще дневник, но Алиса забыла о нем и с какого-то момента перестала ощущать напряжение в левой руке. Вместо этого, она почувствовала какую-то безвыходную, безвольную близость, и долго еще не могла уловить ее смысл. Было очевидно, что осень ненавидела этот невзрачный парк, ненавидела этот дряблый, поношенный мост, ненавидела даже его красную куртку, которая с каждым днем все естественнее сливалась с рыхлым, обмякшим ворохом грязно-бурых листьев. Тогда почему близость? Откуда и почему теперь? Прошло еще несколько мгновений, прежде чем она опознала чье-то холодное и такое необязательное присутствие: ну конечно, дело было в вороне, которая сидела теперь на ржавых, вывихнутых перилах моста и напряженно раскачивалась из стороны в сторону. Алиса украдкой выхватила его взгляд, однако в этом не было необходимости. Она и без того знала: вот уже несколько минут они оба смотрели на ворону. Не в силах оторваться, не в силах даже пошевельнуться.

Близость чего-то дикого и почти враждебного (вороны, в отличие от всех остальных птиц, всегда казались ей враждебными) завораживало ее, и было до слез обидно, когда скрипнула цепь велосипеда, и все так резко оборвалось. Ворона презрительно, нехотя слетела с перил и начала тяжело карабкаться по какой-то невидимой воздушной веревке. Алисе показалось, что даже не вверх – в сторону.  

- Ну вот, – сказал он, небрежно кивнув в сторону ворот. – Кто бы мог подумать?

Алиса улыбнулась: действительно, как раз в этот момент в парк вошла молодая женщина с коляской и начала медленно приближаться к мосту. То же самое потертое клетчатое пальто, те же аккуратные, привычкой собранные волосы, тот же беспокойно-нежный взгляд матери, которая уже устала, но которой еще не надоело, та же огромная закрытая коляска.

- В детстве я всегда мечтала о закрытой коляске, – сказала Алиса. – И сейчас мечтаю. Там ведь всегда так тепло. Спокойно. У мамы была обычная, маленькая. – Он молчал. – Как ты думаешь, девочка или мальчик?

Он вежливо хмыкнул, и ей стало немного обидно, что ему неинтересно.

Тем временем женщина прошла мимо, грустно и незначительно, так, что ветер не затрепетал их лица и не заставил хоть сколько-нибудь изменить положение тела, ход мысли или выражение лица. Только детская коляска легонько зашуршала по хрустящим, трупным листьям, и Алиса подумала о всех тех других, что появятся здесь в ближайшие полчаса: пройдет хромой, сгорбленный старик с сигаретой; прогремит шумная группа школьников, которые будут возвращаться домой; пронесется молодой человек, погруженный в музыку и собственный бег. Удивительно, но это происходило каждый день. Вначале старик, коляска, молодой человек и особенно школьники вызывали раздражение и казались дурацкими, наспех дописанными персонажами хорошей книги, но теперь Алисе было страшно представить тот день, когда всего этого не станет. Потому что когда их не станет, вместе с ними исчезнет он, его велосипед, этот мост. Исчезнет и она сама, Алиса.

Но даже если все останется как прежде! Алиса знала, что достаточно было исчезнуть одной детали: молодой человек мог пробежать слишком быстро, у старика могли кончиться деньги на сигареты, а школьники могли пройти однажды молча, тяжело переживая за одноклассника, которому стало плохо на уроке физкультуры…

- Алиса, – сказал он. – О чем ты постоянно думаешь? И что у тебя в руке?

- Да так. Если честно, то про собак. – И только через паузу: – Ой, точно! Это тебе.

Он взял. Алиса смущенно вздохнула: он взял.

- Что это? – он стал быстро и небрежно перелистывать страницы, издававшие чернильный, густо исписанный треск. Он делал это так, словно искал там какую-то конкретную фразу, конкретное слово. И одновременно так, словно не понимал ни этого языка, ни этого почерка. Ей стало не по себе, и она прокляла себя за собственную глупость. Наконец он сказал: – Здесь даты.

- Я давно хотела… Это мой дневник. Я не знаю, это глупо. Но, может быть, тебе будет интересно?..

- Алиса, – он так редко обращался к ней по имени. – Ты хочешь, чтобы я прочитал твой дневник?

- Это так глупо?

Вчера, когда Алиса уже лежала в постели, она вновь и вновь вычитывала эти страницы, вымеряя их его глазами, его удивлением и его улыбкой. И даже выключив свет, даже засыпая, она в сотый раз попыталась объяснить себе, почему ей непременно следовало это сделать. Он стал больше молчать. Почему он стал больше молчать? С какого-то момента Алисе стало казаться, что они оба чего-то ждут и оба мучаются этим неясным ожиданием. Возможно, все дело было в том, что он почти ничего о ней не знал. Он сомневался. Возможно, дневник мог что-то изменить. Дневник был той глупой, навязчивой идеей, которая крепко и бесцеремонно хватала Алису за руку и уже больше никогда не хотела отпускать.

Конечно, о нем Алиса тоже почти ничего не знала, и все их встречи обрывались здесь, в этом парке. Сама она никогда не спрашивала, поскольку в ней сохранялся странный, немного детский трепет: он был одного с ней возраста, но Алисе постоянно казалось, что он был значительно старше ее.

Алису пугал вид дневника в его руке. Кукла черствеет и теряет смех в руке взрослого, и вот теперь ее дневник становился обычной тетрадью со стандартным набором надуманных девичьих переживаний и дурацких слез. В душе Алиса похвалила себя, что решилась-таки вырвать две страницы.

- Да нет, все нормально. Странно немного, но… ты уверена? Насколько я знаю, в дневниках пишут то, о чем не хочется говорить.

Алиса не любила отступать: да, она была уверена. Она действительно этого хотела. Ей нечего стесняться. К тому же о нем там не было ни слова: новые записи она перестала делать как раз в тот день, когда его велосипед поравнялся с ней на одном из укромных тротуаров, и он так бесцеремонно спросил у нее, как ее зовут. Странным образом он впервые в жизни создал для нее ситуацию, в которой у нее был лишь один ответ. И она не оттолкнула его в сторону, не проигнорировала и не фыркнула презрением. Она смогла лишь ответить: «Алиса. Меня зовут Алиса». Это отсутствие выбора, такого с ней еще не было. И ей это страшно понравилось.

Когда начинало темнеть, и ее телефон в очередной раз едва различимо затрещал от звонка матери, он сказал, что пора уходить. Как всегда. Алиса никогда не боялась этих расставаний; временами ей даже казалось, что все самое интересное в их встречах происходило именно в те семь или восемь минут, что они шли до ворот парка – полуоткрытых, издерганных ветром, напоминавших одну половину дешевой карнавальной маски. Именно в эти моменты он начинал рассказывать что-нибудь интересное, про свою школу или про своего брата, а она садилась на его велосипед и медленными, нервными рывками ехала вперед – пытаясь удерживать темп его прощального, неторопливого шага. Ей нравилось то, как он рассказывал. Он ни на чем не настаивал, но он заставлял себя слушать. Но при этом он просто не оставлял выбора: как тогда, в первый раз.

- И что с собаками? – спросил он.

- А что с собаками? – спросила Алиса, чуть не проехав по его ноге.

- Ну ты только что сказала, что думаешь о них.

- А, да. Просто много их тут. Если бы не они, все остальное никогда бы не менялось. Время, место, люди. Ну и мы с тобой.

С еще большим напряжением обхватив горячий руль велосипеда, Алиса с трепетом произнесла эти «мы с тобой». Его шаг не стал быстрее, не стал медленнее, и Алиса была благодарна ему за это.

- Правда, была еще ворона.

- Ворона? Алиса, какая ворона? Я так часто не могу понять, о чем ты говоришь… Но ладно, на самом деле, я хотел тебе предложить одну вещь.

Алиса замерла и почувствовала, как велосипед начал стремительно рассыпаться под ее туловищем и ногами. Но в последний момент он успел ухватиться за край сиденья и не дать ей упасть. Затем, не сказав ни слова, он продолжил свой шаг, показывая тем самым, что ничего не изменилось. Все те же семь, восемь минут.

- Я хотел пригласить тебя завтра к себе…

Алиса перепробовала все. Вещи, которые она поочередно надевала и затем раздраженно стягивала с себя, разлетались по всем углам комнаты: так, что через минуту она уже больше не могла их найти. Чтобы попробовать вновь или, по крайней мере, попытаться найти новое сочетание. Все эти платья, юбки, джинсы и блузки путались с мыслями (интересно, он прочел уже дневник?) и его вчерашними словами. Алиса почти ничего не знала о его друзьях, но уже боялась этих взрослых, вычурных, высокомерных взглядов и разговоров. И какое она вообще имела отношение к дню рождения его брата?..

Все то время, что Алиса вчитывалась в сбивчивые показания зеркала и сонного взгляда своего кота, она продолжала вести этот выдуманный внутренний спор, такой глупый и такой ненужный: ну почему ему должно было быть дело до того, как она будет одета? Почему?..

И, конечно, Алиса не выбрала ничего нового, и надела то же белое платье и тот же огромный серовато-синий шарф, которые она надевала на все последние дни рождения. Сделала ту же прическу, которую кто-то в последний раз так долго хвалил. В голове Алисы вот уже несколько недель томилась другая, совсем другая прическа, увиденная в какой-то случайной журнальной статье, но она так и не смогла убедить себя. Не смогла, потому боялась представить себе взгляд матери, которая будет провожать ее, спрашивать о времени, говорить о более теплой куртке и закрывать за ней дверь… Нет, она не хотела рисковать. Она любила делать глупости, но только не теперь. Не сегодня.

«Так, мама. Не важно. Из школы. Ты все равно не знаешь. К полуночи вернусь». Алиса выбежала на улицу и устремилась к остановке. Словно весь дом в следующую же секунду готов был последовать за ней, чтобы попытаться в чем-то убедить и силой затащить назад. Было неприятно, что она толком ничего не могла сказать матери, которая, конечно, ни за что не выпустила бы ее из дому. Если бы только узнала. Алиса даже подумала, что если бы она честно рассказала все это самой себе – она ни за что не вышла бы сегодня из своей комнаты и не отправилась бы к человеку, который в это мгновение мог читать ее дневник. И смеяться, зачитывать вслух, смеяться вновь.

Да и что она сама о нем знала?.. Правда, Алиса так умело затеряла этот вопрос во встречном ветре и во всех тех номерах автобусов, которые ей никак нельзя было пропустить, что в один момент этот вопрос просто перестал существовать. Что она знала?.. Адрес, Алиса знала его адрес, который утром пришел бесцветным, односложным телефонным сообщением. На время, на сегодняшний вечер – этого было достаточно.

В метро к Алисе возвращался тот старый детский страх, подслушанный однажды в ночном кошмаре или, может быть, излишне грустной сказке. В лицах прохожих Алиса всегда боялась увидеть себя. Себя, но только уже немолодой, усталой, изведенной непонятными проблемами, до которых сегодня ей не было никакого дела. Она боялась найти фрагменты своего взгляда и те миллионы мимолетных деталей, за которыми мы никогда не успеваем и в которых не отдаем себе никакого отчета. Когда вздрагивает уголок губ, когда приподнимается бровь, когда мы в очередной раз поправляем свои волосы. Алиса без труда узнала бы все это в любом случайно увиденном прохожем. И этим человеком была бы она, но только через тридцать, сорок лет после этого холодного, пугающего, но в чем-то такого счастливого вечера.

Но самым страшным на этом бесконечном пути к его дому было то, что Алиса уже все понимала. Она видела сегодняшний вечер так, словно все это уже однажды случалось с ней, и оставалось только попытаться справиться со всеми этими обрывочными воспоминаниями, разноцветными фантиками разлетавшимися перед ее глазами. Оставалось только протянуть руку, схватить их и осторожно расправить. Но Алиса не делала этого, поскольку верила, что до тех пор, пока она все это не увидит, там может быть изображено все, что угодно.

Можно еще было позвонить или отправить сообщение о том, что у нее не было подарка и потому ей вовсе не стоило приходить, но холод не выпускал руку Алисы из кармана. Да и какой к черту подарок?..

Странно, но когда он открыл дверь, бежать уже не хотелось. Хотелось поскорее пройти внутрь и пропасть во всем этом кошмаре, от которого тянуло тугим запахом вина и тупого подросткового желания. Алиса мало что понимала, и внутри этой огромной, плохо освещенной комнаты ей впервые стало страшно. В его компании, рядом с ним.

- У меня нет подарка, – сказала Алиса.

- Ничего, – ответил он, помогая ей снять пальто. – Брат все равно уже ушел. Отличное платье.

Алисе было все равно, ушел брат или нет. Ей также было все равно, какое у нее было платье. И только последний хлопок в конце плохой пьесы: он оставил ее одну и прошел в какую-то комнату в конце коридора. Краска засохла и выцвела, и остался только наспех сделанный карандашный набросок, в котором не было и не могло быть человека. Мог быть пиджак, могло быть выражение лица, мог быть даже голос. Но не больше.

Она опустилась на диван и посмотрела по сторонам. Дневник лежал рядом, на столике, под стопкой небрежно разбросанных книг и журналов. Алиса знала, что он не читал его. Что ему не было дела до ее девственности, ее первой любви и ее страхов.

Никто не обращал на нее никакого внимания, и она отчетливо осознала ненужность себя и всего, что здесь происходило. Она только не переставала обращать внимание на странного человека, стоявшего у двери. Его лицо находилось в тени, но Алиса хорошо видела, как все его тело временами вздрагивало, словно пропуская через себя беспорядочные разряды тока. Алисе стало неловко. Одна из девушек в углу комнаты с интересом посмотрела на нее, другая подошла поближе и предложила вино. Алиса взяла длинный, узкий бокал – обхватив его так, как это делали все остальные люди, находившиеся в комнате. Ей казалось, это был пароль: тот, что нужно было зажать между зубами и никогда уже не выпускать.

- Сколько тебе лет? – спросила девушка.

- Пятнадцать, – ответила Алиса.

Показалось, что девушка хотела что-то добавить, но в последний момент передумала и вернулась к своей компании. Но только этого было достаточно для того, чтобы Алиса встрепенулась, схватила свой дневник, спрыгнула с дивана и побежала к двери. Нервно и безуспешно пытаясь застегнуть пальто, Алиса по-прежнему слышала его голос, звавший ее из-за двери, в которой он исчез.  

Все обернулись в ее сторону, но только теперь это не имело никакого значения. Она все равно их больше никогда не увидит. Она только боялась этого странного человека у двери, который наверняка должен был под любым предлогом не выпускать ее из квартиры. Но нет, вовсе нет: когда близость осветила его лицо, Алиса увидела, что он всего-навсего спал. Стоя, вздрагивая от вина и плохих снов.

Смех и слезы всегда боролись за Алису одновременно: так, что ей порой и самой было интересно, кто в конце концов победит. Теперь, когда пустые тротуары уносили ее на непонятные улицы и переулки, мимо приглушенных ночных прохожих и ослепленных фонарей, она не переставала ощущать себя несчастной и потерянной. Но было кое-что еще. Странное, почти неестественное чувство удовлетворения: потому что улиц было так бесконечно много, потому что ей действительно было только пятнадцать лет, потому что в ее руке, как и вчера на мосту, в парке, был зажат ее дневник. А значит была, была эта удивительная, счастливая возможность: выбросить его прямо сейчас, за ближайшим поворотом. Или не выбрасывать и оставить у себя. Открыть сегодня ночью, в свете тусклой настольной лампы, вспомнить про велосипед, про красную куртку и про закрытую дверь, поставить дату, тревожно улыбнуться и, отпив немного из невидимого узкого бокала, сделать новую запись.

ALMOST FALLING

- Jane, – I said. – Stop doing that.

- Doing what? – asked Jane, giving me that black, sizzling look of hers.

- The book, – I said.

Still, she didn’t understand, and I decided to drop it. The rain outside made me listless and wan, and besides, that whole book routine seemed perfectly self-evident. Jane wouldn’t let it lie, though; something she never did.

- What are you talking about?

- It’s a library, for Christ’s sake. Library. And considering that your research isn’t exactly about venereal diseases or something...

- Venereal diseases?

- Yes, Jane. And even if it was.

At which point I quickly stretched my arm across the desk and, crudely cutting through the well-organized mess of Jane’s notes, paper clips and sheets, turned the book over – so that it was now lying face up. As expected, the cover didn’t tell me anything.

- Ah that, – said Jane. – So what? I wasn’t even thinking...

This didn’t make any difference to me, but I was in no mood to keep pestering her about that. After all, it was one of those subconscious things you can never find time or will to resolve. Just one of those things about Jane: she always put books face down. Always. I tried to explain that to myself numerous times, but all that far-fetched Freudian drivel got me nowhere. As for those rare moments when I cared to catch Jane red-handed, she would blink, blush, babble and then tell me that she wasn’t even thinking. Well, okay.

- You did it the day we met. Funnily enough, I actually found that quite attractive. You remember?

She didn’t reply, which seemed a little annoying. Jane’s silence tended to have this long-lasting odour of petulance, and this time it could mean anything: she had been offended; she didn’t remember; she was too immersed in her study to take heed of my ramblings about the day we met. Finally, it could also mean that I hadn’t actually said anything. Part-deafened, part-weakened by silence, I pricked up my ears and looked around. Four or five waxen, bespectacled human ghosts were solemnly scattered about the room. I watched how noiselessly they were leafing through dilapidated chunks of monographs and encyclopedias and thought that pornographic magazines wouldn't have made any difference there. In the meantime, the room sucked everything in, black hole style, and I couldn’t get the evidence I was after: the air contained no echoes of my question. Also, my mouth felt hollow and bored. Had I perhaps dreamt it?..

So this time I made sure my voice shattered the paries of that drowsy, sparsely furnished womb:

- Maybe you need some help, Jane? I could do something, you know.

- Yeah? – she said blankly. – Like what?

As a matter of fact, I was quite useless in a place like that. I may have appreciated libraries for what they were, but reference rooms never failed to wear me down with their sickening, scientific hangover. And Jane’s work? I knew it was some sort of medical research and I did hear the word ‘neurology’ pop up here and there in her frequent telephone conversations, but that was as far as it went. It’s not that I didn’t care – it was the case of her research being incomprehensible to anyone outside of a small circle of specialists that were either dead or dying. Or that’s what I thought. 

- Well, I don’t know. I could, you know…

- I know. These desks are awful, aren’t they?

- Desks?

- Low, disgusting little buggers. What kind of varnish is that anyway? – With an expression of utter, unequivocal contempt, Jane peeled some of it off with her fingernail. – I absolutely detest these desks.

And then looking at me:

- Honestly, Luke, why are you here? You’d be better off outside.

- Come on, Jane. You know I can't stand umbrellas...

My words must have been too blasphemously loud, for the next instant some bald head shrugged, twisted, turned and peered into our direction. A two-second fatwa if there ever was one.

- You haven’t forgotten about Glenn, have you? – Jane’s experienced half-whisper was measured and well-rehearsed.

She was right. I had to meet Glenn in about 15 minutes. Well, we had to meet him, or, to be even more precise, she had to meet Glenn, but it looked like there was no end to this dreary library morning. What was the Internet for anyway?..

I stepped outside, took out a cigarette and seconds later forced myself to squeeze it back into the half-full pack. I don’t think this had anything to do with Jane’s words – more like a vague, traitorous aftermath of yesterday’s headache.

The rain had stopped, but looking at wet pavements and cars as well as people, still carrying their skeptical, disbelieving umbrellas, you could almost hear discordant raindrops poking at the puddles and at your shoulders. I shrugged and thought about tonight. I didn’t really want to go. I wanted to stay at home, maybe make some semi-urgent phone calls, maybe read something, maybe go to bed a little earlier. Besides, Glenn was Jane’s friend (former boyfriend, I presumed – though she denied), so what did it all have to do with me? I never cared for all that twee indie scene anyway. Having said that, it was my decision. And I wasn’t feigning jealousy either – I was genuinely concerned about leaving them together. Even though Jane had long stopped practicing the flute, I still dreaded that lame ‘come on, play with us some time’ stuff.

When Jane emerged from the gruesome, humourless door of the library, Glenn hadn’t come yet. Jane looked good and, unlike me, amazingly fresh; I always admired that inherent cheerfulness that covered up the bad varnish of library desks and all those numerous anxieties and insecurities she put herself through.

- He is late, – she said.

- Two minutes. Do you think you could forgive him?

Jane smiled:

- No, I don’t think I could. Luke, what’s with you and Glenn? Why all the hatred?

- Hatred? I think he is a pompous prick, yes, but I don’t hate him. Honestly.

- That’s just silly, – said Jane. – You have to get over it. Besides, it’s only you. Glenn, on the contrary...

- Big deal, – I said, fighting off the temptation (my seventh that morning) of taking out the cigarette pack. – What’s the name of his band again?

- The Street Queens.

- Jesus, – I said.

Jane looked at her watch again and whispered with hushed hurriedness:

- Be nice.

I followed her stare and saw Glenn’s smug silhouette approaching us from a distance. Dressed in the most dramatic black and carrying a huge silver object that looked more like a rifle or a particularly overblown phallic symbol than a guitar case. As ever, Glenn made a perfect impersonation of a shaggable junkie making daisy-chains.

- Oh hi! – he said. – Not late, am I?

- You are, – said Jane, which made my insides shake with hysterical, uncontrollable laughter.

- Sorry about that. – You wouldn’t tell it from the expression on his face, though. No, the guy knew fuck-all about being sorry. – How is your research?

- Desks are not up to her standards, – I said grimly. – The varnish is peeling off.

Glenn had no idea what I was talking about, but he smiled just in case and began talking us through the evening’s set list. As if we were two starstruck journalists who were lucky enough to bully him in a parking lot.

Incidentally, those were my last words for quite some time. Because that was when the tingling in my chest started. The tingling, I now imagine, began the moment the rain returned: the sort of soft, smarmy rain that could get you all soaked through in a matter of ten minutes, without you even noticing. The rain bleached Glenn’s hair black, and I saw how the sticky locks got all messed up on his head. I saw the huge eyes, the subtle features, the tight jeans, the leather jacket, the self-conscious mannerisms; I heard that lovelorn, smoky baritone that falsely betrayed romantic rockabilly. I felt I was getting breathlessly, physically weak.

I was no longer following their conversation, I lost track of all those songs his band would be playing tonight (not that the titles could tell me anything), and half an hour later could only remember Glenn pretentiously humming that old Dylan punchline “won’t you come see me, Queen Jane?” while handing me the tickets. I didn’t throw up at that, I didn’t even wince – I just took the tickets and nodded.

- Well, got to be off. Final rehearsal. And remember, any place you like. Just mention my name.

I let that one slip past me, too.

- Why didn’t you answer? – said Jane when we were alone. – Come on, Luke, that was just plain rude!

- Answer? – I said. – Answer what?

- When he asked you about the short piece on his band that you had once promised?..

The rest of that afternoon dragged on as a somewhat pointless, unnecessary run-up to Glenn's concert. The run-up we were supposed to fill with fragments of anemic small talk and wasteful activities. We had a rather routine lunch at an uninvitingly empty Indian place, we did some perfunctory shopping and then popped into our flat to drop the bags and change into something more appropriate. ‘It’s a club, so think of something’, said Jane, and then noted the expression on my face.

- Are you all right? Luke?

- Yeah, – I said. – I am. Come on, we don’t want to be late.

How could I possibly tell Jane that no, I wasn’t all right? That I was full of shameful, sick elation and that my heart was prancing like a rabid pony? That I couldn’t stop thinking about the way the rain kept dripping through Glenn’s hair at the library steps several hours ago? And, finally, how could I tell her about the tingling?..

We weren’t late. In fact, before we had the chance to take on The Street Queens, we took our time to gape at random groups of fey, effeminate students and thuggish, booming, larger-than-life bohemians who were staggering around the entrance of the club, discussing Animal Collective, The Dark Knight Rises and oral sex. Quite ridiculously, the disjointed fits of half-heard bawdiness and premature drunkenness made me all the more excited. My Joe Strummer styled wardrobe blended well with that sort of crowd, and the scenes pleasantly reminded me of my rare Flaming Stars outings.

- Jane, – I said, sneaking the crumpled, creased pack out of my jacket. – I’m awfully sorry but I will just do it. Come to think of it, it might have been this damned restraint that caused yesterday's headache. Besides, we still have ten minutes.

I could see she didn’t like that, but it was not like she was going to say no.

Minutes later the god-awful sound quality and the astonishingly piss-poor chemistry of Glenn’s band were driving me up the wall. Still, I enjoyed the prime, primordial feeling, and couldn’t look away. The small stage was crammed (the drum kit alone took up a good half of it) with four young men struggling to get all the chops they could out of the limited space and cheap instruments. Some failed, some failed miserably, but those didn't include Glenn. Glenn was electrifying, his fiery riffs and solos salvaged all that was poor and subpar, and looking at him I felt confused, bewildered, demoralized.

- What’s the name of that song? – I shouted into Jane’s ear at some point. – It’s brilliant!

- You really think so? – she shouted back. – It’s a cover of The Magnetic Fields. It’s not theirs. The song’s called “Andrew In Drag”.

I didn’t know the song, but he badly needed that article and I'd heard of the band. Well, at the very least this was something to go by. A decent, fairly reasonable excuse. Something to discuss after the show, in the buzzing, laidback, smoked-out dressing room...

...However, the moment the final ballad drifted away from our clayed and clogged ears, Jane took me by the hand, jerked me past the barbed wires of shaking bodies and shuffling feet and into the cool, uninfected air of the streets. She said she had an important paper to finish.

As we were walking home, I felt that tingling had long turned into throbbing that was presently crawling up and down my back, stomach, chest. I thought about Milk, that Oscar-winning film I had recently seen; I thought about Larry Kramer’s Faggots that I had not finished and that was still languishing embarrassingly in my office desk; I remembered our recent argument about some odd Dutch couple and how Jane claimed that they should never be allowed to adopt. “We’re talking about marriage here, – she said. – It’s just wrong”. And how it struck me that despite all that intense medical reason going through her life, Jane simply considered it ‘wrong’. I thought about all that, again and again. I thought about coincidences and then I thought about impossible coincidences. I thought of the implications. I thought of Jane’s medical books that could perhaps help me. I thought of millions of other things that could distract me from being so lost, scared and confused.

In bed, we briefly discussed the concert (Jane liked it significantly less than me) and the sort of people who attended it. To drown out the tingling, or, worse, make it more palpable, I told her how near the club I overheard a group teenagers arguing about sex.

- And? – said Jane. 

- One of them insisted that kissing, not sex, is where it's at. Can you imagine that?

Jane chuckled as a way of reply, and I thought that I couldn’t hold it any longer.

- Jane, I know this is odd, inappropriate and even disgusting, but I think I just have to tell you.

- Tell me what?

- I like him. – Well, it was a lot easier than I’d imagined.

- Who? Glenn?

- Yes.

She turned to me in the dark and said:

- Well, I can’t say that I’m surprised. He is a great guy. So you will write that thing in the end?

- No, Jane, you don’t understand. I really like him.

- I like him too, Luke.

- Do you? – I asked. – And did you?

- Yes, – said Jane. – But it’s not what you think. Don’t you know? Glenn is gay.

Who was it that once wrote that cities at night are full of men crying in their sleep? It was one of those inexplicable things that had stuck with me, but it took this night to realise that there comes a time when you have to join those whining, sniveling hoards. And so I guess it could hardly amount to much that it was my turn. Only this wasn’t a bad dream, this wasn’t a nightmare, even though minutes later, on the kitchen floor, I was desperately pinching my cheeks and pulling my hair.

- Something’s wrong? – asked Jane when a silent scream inside my body dragged me out of bed.

- I need to drink, – I said. Which may have been true.

In the kitchen I deemed chairs too good for my present state, and dropped on the cold, tiled floor instead. I think I was whimpering. How could I possibly miss it? How could I never notice? It must have been so blatant, so obvious. Glenn: his talk, his manners, his clothes. And then the whole thing broke loose: The Street Queens, that Austrian crackpot I'd been reading lately, Jane saying “you have to get over it” earlier that day… All was falling into place, but investigative journalism, however successful, is not what you need in real life. This couldn’t have been happening to me. Simply because this couldn’t have been happening to anyone.

Jane quietly tip-toed into the kitchen and X-rayed me right to the guts by switching on the monstrously pungent night-time light.

- God, Luke, what’s wrong with you today?

I just shook my head – it was the best I could do.

- Maybe you need to smoke? Really, Luke. – And then after a pause. – You are not laughing, are you?

I didn’t answer. I couldn’t answer. So it wasn't whimpering in the end, it really was laughter: mad, fitful, hysterical.

- What’s wrong with you? – she asked again.

- I don’t know, Jane, – my laughter ending as abruptly as it had started. – I really don’t know. I guess I just… love you.

Jane switched off the light, turned invisible and approached my crouching figure. Then she knelt down and kissed me on the forehead.

This was the moment the tingling stopped, and I finally had the chance to cry. For real, at night, like a man.